Натэлла Сперанская: Любопытство — дар или проклятье, смелый порыв к познанию или безрассудная дерзость? Древние мифы рассказывают о тех, кто преступил черту дозволенного и кого постигло наказание: Семела, пожелавшая увидеть Зевса в подлинном божественном образе, была сожжена его молниями, любопытный охотник Актеон, подглядывавший за купанием Дианы, был превращен в оленя и растерзан своими собственными псами. Павсаний сообщает, что однажды непосвященный, не имевший права входить в святилище, нарушил запрет. Ему показалось, что все пространство было заполнено привидениями. По возвращении он рассказал об увиденном и тут же умер. Улисс у Данте представлен как воплощение запретного любопытства: он не удовлетворен тем, что имеет, ему хочется большего. Curiosity — так называется одна из ваших книг. Как вы считаете, какую роль любопытство сыграло в судьбе западноевропейской цивилизации? Возможно, «В начале было Слово», а затем — любопытство?
Альберто Мангель: Любопытство предшествует Слову Святого Иоанна. В необыкновенной сцене в первой части «Фауста» Гете главный герой пытается перевести первую строку «Евангелия от Иоанна» и оказывается озадачен этим самым «Словом». Можно ли перевести его как Wort вслед за Лютером? Или, может быть, mind (Sinn)? Или power (Kraft)? А что, если это act (Tat)? Все эти вопросы располагаются на фоне «Слова» и предшествуют ему. Гёте мог бы добавить: «В начале был Вопрос».
НС: В разные годы вы выбирали разные книги для исследования собственного «я» и окружающего мира: «Опыты» Монтеня, «Дон Кихот», «Алиса в Стране чудес», «Тысяча и одна ночь», «Вымыслы» Борхеса, «Волшебная гора». Приблизившись к возрасту семидесяти лет, вы выбрали «Божественную комедию» Данте. Можно ли сказать, что книга — это инструмент (само)познания? Вероятно, это прозвучит странно, но что если не человек выбирает книгу, а книга выбирает человека, и он лишь откликается на ее зов?
АМ: Да, книги — это инструмент самопознания, и трудность заключается в том, чтобы понять, какая книга предназначена именно для вас. Не всякая книга предназначена для любого читателя. Выбор весьма специфичен. Если вам повезет, вы найдете книгу, написанную для вас, ту, которая говорит вам: «Вот кто ты есть». Именно это ищет Татьяна, когда знакомится с библиотекой Евгения Онегина: кто же этот человек? могут ли книги, которые он прочел, рассказать мне о нем?
НС: Есть множество способов погружения в литературную вселенную. Кто из нас не примерял на себя образ Фауста, Адриана Леверкюна или Гарри Галлера? Кто не переходил от страницы к странице в полной убежденности, что ведет диалог с самим автором или, что случается не так уж и редко, вздрагивая от мысли, что сам все это написал? Несколько лет назад я встретилась с книгой «Сеансы одновременного чтения» сербского писателя Горана Петровича. То, что я узнала, надолго лишило меня покоя: Петрович рассказывает об особом типе читателя, который наделен даром «полного чтения». В книге этот читатель встречает не автора, не героев, не самого себя, а других читателей: они в ту же самую минуту читают книгу, которую он держит в руках. Книга становится местом для свиданий, территорией встречи двух незнакомых друг с другом людей. Если бы у вас была возможность встретиться с неизвестным вам читателем во вселенной художественного воображения, то какую книгу вы бы выбрали?
АМ: Вероятно, это будет «Божественная комедия» Данте. Кеведо называл чтение «разговорами с мертвыми». Именно этим Данте занимается в трех потусторонних мирах. Может быть, он хотел, чтобы эти встречи были метафорами чтения. Ольга Седакова гениально подчеркивает это, когда говорит в одном из своих стихотворений: «Потому что чудеса великолепней речи». Я так понимаю, это значит «чудеса чтения».
НС: В Аиде Гомера души лишены памяти и дара речи и, только выпив жертвенной крови, могут вступить в беседу с Одиссеем и рассказать о своей жизни. Лишь пророку Тиресию дано было сохранить сознание в царстве теней. В Аду Данте тени могут говорить. Вы пишете, что мертвым была оставлена речь, чтобы они говорили с живыми. Это наводит на мысль, что сам катабасис, нисхождение в Аид, каким-то образом встроен в структуру мироздания. Более всего меня поразили ваши слова о том, что благодаря сохраненной речи души продолжают свое существование. «Даже в Аду язык дарует нам бытие». Иными словами, человеку дано то, что позволяет ему продлить свой опыт бытия даже за пределами жизни?
АМ: В сознании живых — да. Мои мертвые продолжают жить во мне, когда я вспоминаю их слова. Т. С. Элиот написал об этом: «То, что мертвые не сказали при жизни — / Расскажут посмертно: весть от мертвых / Объята огнем — вне языка живых».
Альберто Мангель
НС: В книге Curiosity вы рассматриваете проблему исламского влияния на «Божественную комедию». На мой взгляд, это один из самых непростых вопросов, которым по сей день задаются историки литературы. Французский мыслитель Рене Генон отметил удивительное сходство архитектуры Ада у Данте с архитектурой мусульманского Ада. В обоих случаях Ад — это огромная воронка, образованная из серии ступеней или этажей, уходящих в недра Земли. И тот, и другой находятся под городом Иерусалимом. Более того, и у Данте, и в мусульманской легенде присутствует тройное омовение, которое совершают души перед вознесением на небо. Генон описывает целый ряд сходств, объясняя это тем, что великий Данте многое заимствовал у Ибн Араби. Как вы сами решаете вопрос исламских влияний на воззрения Данте?
АМ: Многие ученые пытались решить эту проблему (в частности, Асин-Паласьос), но не смогли прийти к какому-то определенному выводу. Мы не знаем многого из того, что читал Данте, что он обнаружил в библиотеках за время своего долгого изгнания. Мне бы хотелось думать, что он нашел, к примеру, произведения Ибн Араби.
НС: Что вы думаете о незавершенных произведениях? Cantos Эзры Паунда, Le Livre Стефана Малларме, «Замок» Кафки, «Человек без свойств» Музиля, «Гора Аналог» Рене Домаля... Они как многоточия, чей путь простирается в вечность, никогда не завершаясь, избегая последнего знака. Ускользают ли такие произведения из-под власти времени, приглашают ли они читателей к сотворчеству? Странное чувство посещает меня, когда я читаю фрагменты несохранившихся трагедий Эсхила, Софокла, Еврипида. Они превращаются для меня в мистериальные шифры, которые нужно разгадать. Уверена, вы не раз размышляли о том, каким мог быть финал одного из недописанных произведений. А ведь если бы тринадцатая песня «Рая» Данте не была найдена, «Божественная комедия» вошла бы в число незавершенных произведений. В книге Curiosity вы рассказываете поразительную легенду, переданную Боккаччо...
АМ: Поль Валери замечательно сказал, что стихотворение никогда не бывает законченным — только оставленным. Есть разница между добровольным и недобровольным отказом от творчества. Некоторое время назад я написал следующее:
Я не склонен к незавершенности. Бросить еду наполовину съеденной, комнату — наполовину прибранной, оставить обещание невыполненным, прервать поездку из прихоти — не в моей природе. В моей библиотеке, однако, все по-другому. Начнем с того, что ни одна библиотека никогда не бывает полной: подобно стихотворению в определении Валери, библиотека никогда не бывает законченной — только оставленной. Ни одна книга никогда не может быть прочитана до конца. Дойдя до последней страницы, мы что-то добавили к тексту в процессе нашего чтения (наше знание о том, что произошло, литературная паутина совпадений и соответствий, чувство симпатии или отвращения), и поэтому это новая книга, которая лежит сейчас перед нами и просит, чтобы мы вошли в нее снова и впервые. Мы никогда не входим в одну и ту же книгу дважды.
Добровольное прерывание чтения — это нечто другое. Я постепенно знакомлюсь с книгой. Я рассматриваю обложку, пробегаю глазами по рекламному объявлению, пропускаю или не пропускаю вступление и начинаю читать. Если книга мне понравится или если я понравлюсь книге, мы будем счастливо продолжать вместе до самого конца. Но порой, после всего лишь двух-трех страниц, если книга меня не интересует, я сдаюсь. Книги, однако, чрезвычайно терпеливы и будут ждать нас столько, сколько потребуется, и поэтому бывали моменты, когда я возвращался к заброшенной книге и находил, что она мне все-таки нравится. Может быть, потому что я изменился. Или же изменилась книга. Чего я никогда не делал, так это не читал книгу, которая мне не нравится, чтобы затем оставить ее на полпути. Если две-три страницы меня не убедят, то я знаю наверняка, что и остальные тоже не смогут этого сделать (по крайней мере, пока). Я не могу вспомнить ни одной книги, первые абзацы которой были бы мне ненавистны и которую, читая далее, я посчитал бы шедевром. Это подобно влюбленности — я сужу о книгах по первому взгляду.
Доменико ди Микелино. Фреска «Данте и три Царства» в Флорентийском собореФото: public domain
Незавершенность обоюдоострая. С одной стороны, не закончить что-то может означать, что мы вынесли суждение и нашли его ошибочным, недостойным наших усилий. С другой стороны, это может быть связано с бесконечной отсрочкой чего-то настолько чудесного, что мы не осмеливаемся достигнуть его из страха, что оно закончится навсегда. Coitus interruptus (лат. «прерванный половой акт») или блаженные шалости без оргазма, обещанные верующим в суре Аль-Ва́ки’а Корана, — это также обратные аспекты акта прерванного чтения.
Христианская догма (чей Рай исключает как секс, так и чтение художественной литературы) требует, чтобы все, что совершается с добрыми намерениями, было доведено до конца; отказ от этого для последователей Святого Павла считается потворством своим желаниям, а потому достойным порицания. Интернет, требующий от нас лишь беглого и постоянного переключающегося внимания, превратил христианский грех в добродетель. Фрагменты, отрывки, а не большие объемы являются его обычным делом, и никто не должен прокручивать от начала и до конца его, казалось бы, бесконечные документы.
Роберт Льюис Стивенсон, родившийся в пресвитерианских туманах Эдинбурга, заявил, что «путешествовать с надеждой лучше, чем приезжать, и подлинный успех — это труд». Трудиться, исследовать, читать, вспоминать прочитанное, наслаждаться знанием того, что происходило на странице непосредственно перед кульминацией, — все это часть искусства читателя.
Без сомнения, отказ от книги, не дочитанной до последней страницы, требует определенной самодисциплины. Есть книги, которые я оставил, подобравшись очень близко к концу, чтобы не насладиться всем сразу. Приближаясь к завершению «Победы» Джозефа Конрада, я отложил последнюю главу на неопределенное время, потому что знал — это последняя книга Конрада, которую мне еще только предстояло открыть, и я не хотел, чтобы обещание дочитать ее было исполнено так скоро.
Точно так же я ждал несколько недель, чтобы закончить трилогию Пэта Баркера «Регенерация», книгу «Литература и боги» Роберто Калассо, «Параллельные жизнеописания» Петера Надаша. Эти недочитанные книги преданно лежали у моей кровати в ожидании, как подарки, которые нельзя открыть раньше определенного срока. По-испански это называется el placer de las vísperas, удовольствие от вечеров.
