Он был образцовым черкесом кабардинского рода: статным, церемонным, речистым. И притом с тем сдержанным чувством юмора, что англичане называют «суховатым» dry wit. Несколько лет назад, когда болезнь частично парализовала его лицо, Шанибов шутил: «Теперь я смотрю на мир с прищуром». Поразительным образом он всегда оставался выразителем своего времени. Умереть весной 2020 года от глобального коронавируса?! Наверное, Шанибов и теперь смотрит на нас откуда-то с озорным прищуром.
При этом Юрий Мухамедович Шанибов был настоящим советским человеком в самом буквальном историко-социологическом смысле слова. Его долгая жизнь удивительно емко отразила сменявшие друг друга эпохи ХХ века. В 1997 году знаменитый французский социолог Пьер Бурдье настолько изумился фотографии Шанибова, что повесил ее на стене своего кабинета в Коллеж де Франс. Еще бы! Солидный кавказец в костюме и каракулевой папахе читает по-русски его, Пьера Бурдье, «Социологию политики». По поводу своей знатной папахи Шанибов мог и сам пошутить с намеком на постмодернистскую игру с семиотическими смыслами: «Самое время изобретать традиции!» Конечно, тут была отсылка к классической работе Эрика Хобсбаума и Теренса Рейнджера «Изобретение традиций» в национализме.
Как и любая легендарная жизнь, биография Шанибова окутана неясностями, полными глубинного значения. Нет уверенности в дате его рождения: по документам вроде бы 1936 год, хотя сам он признавал, что в те времена в горских селениях учет оставался приблизительным. Не исключено, что его мать, оставшись многодетной вдовой в 1942 году во время гитлеровского наступления на Кавказ, занизила возраст сына, чтобы дольше получать продовольственные карточки. Как бы то ни было, и в этом дух эпохи отразился верно. Также показательно то, что все дети Шанибовых после победы 1945 года получили советское образование и состоялись по жизни.
То же самое и с именем нашего героя. Юрием он стал вовсе не из-за русификации, а потому что это было данью дружбе и маркером городского модерна. Согласно очередной легенде, Юрой звали близкого товарища отца Шанибова, с которым они работали в Нальчике на стройке Дома Советов. Когда возведенное слишком ударными темпами здание дало трещину, обреченный товарищ посоветовал Мухамеду Шанибову немедленно исчезнуть — тем более что на него уже поступали «сигналы» о сокрытии классово чуждого происхождения из традиционного кабардинского дворянства. И, конечно, имя Юрий в 1961 году, на пике советских успехов, здорово ассоциировалось с космонавтом Гагариным. Традиционное имя Муса вернется уже много позднее, на излете перестройки и с подъемом этнической идентичности.
Юрий ШанибовФото: предоставлено автором
Юный Юра Шанибов, как и многие в его осиротевшем поколении, едва помнил своего отца — в основном по взрослой одежде, которую ему довелось донашивать. Главной отеческой фигурой тогда стал Великий Сталин. Эта юношеская вера рухнула в годы хрущевской оттепели. Шанибов, в каких-то 27 лет став прокурором района, обнаружил в архиве дело на своего отца и вдруг понял, что доносы в НКВД писал их все еще живой сосед. Что с ним сделал Шанибов? Ничего. Оставил жить с чувством вины. Репрессии сталинских времен остались позади, страна идет к вершинам благосостояния, к техническим достижениям — и к подлинно народной демократии.
По сути, Юрий Шанибов — типичный шестидесятник, некогда полный оптимизма, тяги к культуре, страсти к дебатам и общественной активности. Только шестидесятник не столичный и не русский, а из провинциального и многонационального Нальчика. Это и делает его особенно показательным для общих исторических процессов в СССР тех времен. В ранние годы, как почти все шестидесятники, Шанибов столкнулся со стремительным ростом образовательного и социального статуса. Стать молодым прокурором и секретарем Кабардино-балкарского обкома комсомола было не только карьерным достижением, но и залогом вхождения в советскую жизнь нового поколения, которое романтически жаждало добиться действенной законности, социальной справедливости и более разумного устройства своего общества и всего мира. Пределов не было, зато был прорыв в космос!
По закономерной исторической иронии, именно вера в социалистические идеалы после взрывных событий 1968 года подорвала номенклатурную карьеру Шанибова. В брежневские консервативные десятилетия Шанибова немного потрепали в КГБ и парткомах — из опасений как бы не дошло до того, что было в Чехословакии или Польше. Но все-таки как идейно своего, пусть и слишком ретивого, его оставили преподавать научный коммунизм в Кабардино-балкарском университете. Там он снискал себе немалую популярность среди студентов и даже опасливое восхищение коллег как необычный преподаватель, вводивший в свои лекции «идеологически непроверенные» теории Фрейда либо позволявший себе обсуждать теперь уже сомнительные принципы социалистического самоуправления коллективов, чреватые югославской ересью. Шанибов упорствовал в поиске путей к улучшению социализма, для чего требовалось раскрепостить творческую инициативу масс. Однако дух брежневского времени предписывал ровно противоположное — рост потребления во благо успокоения, покуда чего не вышло. Как и все советское общество, Шанибов провел эти долгие годы в относительно комфортном, но все-таки застое.
Шанибов читает лекцию о ФрейдеФото: предоставлено автором
Все начало быстро меняться с воцарением в 1985 году Михаила Горбачева. Перестройка призывала к обновлению социализма — именно об этом мечтал и сам Шанибов. Подобно многим интеллигентам той поры, при появлении возможности высказываться в печати и выступать на митингах он приобрел огромную популярность как острый критик номенклатуры с ее косными порядками и местный сторонник горбачевской перестройки.
Необходимо напомнить, что перестройка развивалась несколько лет, очень насыщенных эмоциональными событиями. Те годы оказались поразительно богаты и на различные катастрофы: обвал мировых цен на нефть, крушения поездов и пароходов с чудовищными жертвами, атомный пожар в Чернобыле, погром в Сумгаите и жесткий разгон митинга в Тбилиси... Поначалу всем казалось, что Горбачев, конечно, не подразумевает буквально все то, что говорит, но, наверное, как опытный партаппаратчик знает, что делает. А оказалось ровно наоборот. Заняв место за штурвалом еще сталинской машины командного управления, последний генсек попросту заклинил все рычаги во имя ее слома и преодоления бюрократической инерции. Беспорядочные и плохо продуманные действия Горбачева к концу 1989 года уничтожили его политическую репутацию и свели практически до нуля командную силу Москвы. Утратившая управляемость махина советской экономики начала сползать из застоя в полный хаос.
Пользуясь неожиданным ослаблением центральной власти, десятки национальных и автономных республик, составлявших Советский Союз, стали заявлять права на все больший суверенитет и на свои доли экономических ресурсов. Спасавшиеся теперь уже по своему разумению местные номенклатурные группировки спешили национализироваться наперегонки с национальными интеллигенциями, громко заявлявшими о своих правах возглавить народы. Во множестве случаев эта уже совсем беспорядочная гонка активизировала горизонтальные конфликты между соседними национальностями, которые жестко контролировались московским центром со времен Гражданской войны 1917–1921 годов и сталинского правления. Грузино-абхазские столкновения — лишь один из многих примеров.
Следуя своим политическим инстинктам, Шанибов, теперь уже Муса, а не Юрий, резко переориентируется на национальные цели, причем делает это незаурядно. Во-первых, он стремится возглавить не просто одно из движений малых наций, а всех горцев Кавказа, от Дагестана на Каспии до черноморской Черкессии и Абхазии. Во-вторых, Шанибов, человек совершенно невоенный, направляет свое университетское ораторское искусство и знание политических теорий на проповедь мира среди кавказских народов. Ведь даже советские законы делали специальное исключение, дозволявшее кавказцам ношение кинжалов как части национальной одежды — минималистический символ горской свободы и миролюбия. Шанибов любил обращать внимание на традиционный черкесский флаг с тремя стрелами, перекрещенными в знак мира. На войну черкес брал куда больший запас оружия. И какое кому дело, что этот флаг для черкесов придумал в 1836 году шотландский писатель, путешественник и агент британской миссии в Константинополе Дэвид Уркварт, которому в то время едва исполнился двадцать один год? Самый разгар эпохи романтизма. (Впрочем, британскому послу пришлось тогда срочно отозвать Уркварта, чей энтузиазм грозил войной с Российской империей.) Однако флаг прижился и с 1992 года стал официальным символом Республики Адыгея.
Противоречивая программа миротворчества на Кавказе воплотилась на какое-то время в довольно эфемерной, по словам самого Шанибова, Ассамблее, а затем и в Конфедерации горских народов. Однако никто в то смутное время не мог оценить степень блефа (опять же, по выражению Шанибова), скрывавшуюся за громкими наименованиями бурно плодившихся тогда партий, движений, равно как банков, бирж, и прочих бизнесов.
Жарким летом и муторной осенью 1991 года громадные протестные митинги проходят практически на всех центральных площадях столиц советских республик, автономий и даже обычных областей. По очередной исторической иронии ориентировавшийся на парламентаризм Шанибов вдруг превращается в вождя революционных масс. Его выдающиеся митинговые способности и одновременно склонность к поиску разумных компромиссов востребованы везде — от Махачкалы и Грозного до родного Нальчика и всенародных абхазских сходов в селе Лыхны. Мало кто впоследствии будет готов вспоминать, что в дни распада СССР номенклатурный аппарат Кабардино-Балкарии усидел во многом благодаря настроенности Шанибова на поиск компромиссов. А ведь тогда к Дому советов в Нальчике (тому самому, который строил отец Шанибова) кто-то уже подогнал полный бензовоз в решимости выжечь «гнездо партократии». Много лет спустя Шанибов лишь скажет с задумчивой улыбкой: «Я же не Джохар Дудаев и действовать по-чеченски не собирался. Пусть лучше у нас в Нальчике правят ворюги, чем дымятся руины».
Абхазские добровольцыФото: предоставлено автором
И все-таки его арестовали по обвинению в разжигании национальных конфликтов, причем уже в «ельцинско-гайдаровском» 1992 году и после неординарной теоретической дискуссии в нальчикском здании КГБ. Шанибова пригласили туда разъяснить, в каком, собственно, юридическом качестве он объявил войну Грузии, суверенному государству, и по какому российскому закону формируются «миротворческие батальоны» Конфедерации горских народов? Никаких батальонов под его командованием тогда не было, что Шанибов знал лучше прочих. Но люди на площадях требовали действий в защиту братской Абхазии. Поэтому миротворец и сам юрист по образованию Шанибов, действуя опять-таки более по инстинкту, чем по политическому расчету, отдал громкий приказ несуществующей армии. Но вот чудо и ужас тех дней — батальоны добровольцев со всего Северного Кавказа появились и выступили в поход, пока Шанибова держали в СИЗО. Среди их командиров были бывший совхозный механизатор Руслан Гелаев и отчисленный из московского института Шамиль Басаев, будущие предводители в чеченских войнах.
Летом 1992 года Республика Грузия получила свою долю бывших советских вооружений, положенную ей по разделу СССР. Однако что такое власти «Республики Грузия» летом того престранного года? Талантливый писатель, профессор киноведения и, по слухам, отсидевший большой срок за ограбление банка вор в законе колоритнейший персонаж Джаба Иоселиани со своими боевиками «Мхедриони» («рыцарями» — спасителями нации), а также богемный скульптор-авангардист Тенгиз Китовани, командующий не менее самопальной грузинской «Национальной гвардии», которые незадолго до того свергли первого постсоветского президента Звиада Гамсахурдию, шекспироведа и именитого диссидента, мастера мессианско-националистического дискурса. Получив бывшие советские танки, грузинские добровольцы тут же направились в автономную и по советским меркам феерически богатую Абхазию для установления своей власти. По какому это советскому праву абхазы, один из малочисленных адыго-черкесских народов, командуют в Абхазии, где почти половину населения составляют грузины? И какое кому дело до того, что большинство грузин появились там в ходе сталинско-бериевских переселений народов, если средневековые карты показывают очевидно грузинское царство Абхазети?
Шанибов бежал из ростовской тюрьмы, знакомой ему еще в бытность прокурора. Этот сюжет окутан теориями заговора, призванными дать простое и жуткое объяснение необъяснимому. Но логическое правило бритвы Оккама указывает, что наиболее простое объяснение — именно побег. Если и было подходящее время ускользнуть от КГБ, то как раз в беспорядочном развале тех дней. Собственно, что такое сама российская государственность 1992 года? Круг советников Ельцина? Правительство Гайдара? Хасбулатов, Руцкой и депутаты шумного последнего Верховного совета? Распадающаяся армия бывшего СССР? Приватизируемые во все стороны остатки громадной машины?
В войне 1992–1993 годов, которую в Абхазии называли своей Отечественной, при ближайшем рассмотрении видится не меньший хаос, полный странных неясностей, импровизаций, множества человеческих трагедий — и все тех же теорий заговора, призванных дать якобы тайное объяснение. В целом же все воевали достаточно предсказуемо и, как ни странно, в соответствии с этническими стереотипами. Грузинские войска (по крайней мере, в первые месяцы) вели себя как рыцари на охоте. Они пировали добытой в ближайших домах чачей и снедью, проявляли чудеса безрассудной смелости, выходя из окопов покурить на полном виду и с презрением к противникам-стрелкам, но при этом никто особенно не подчинялся командам и не марал рук ремонтом старой советской техники. Припертые было к стенке абхазы и их горские собратья воевали отчаянно храбро и все более ожесточенно. Русские, которые там тоже были, хотя непонятно, в каком качестве (и, несомненно, не в таких количествах), как позднее утверждали побежденные грузины, устраивали атаки на ура, не жалея людей. Шанибову приходилось увещевать, ободрять и тактично напоминать, что абхазов всего-то менее 90 тысяч, включая старцев, младенцев и женщин. В те самые дни осени 1993 года, когда танки и спецназовцы президента Ельцина штурмовали в Москве Белый дом, война в Абхазии завершилась финальной катастрофой для грузинского населения и длительной разрухой в наполовину обезлюдевшем субтропическом раю.
Юрий Шанибов играет на мандолинеФото: предоставлено автором
Для Шанибова та война стала его звездным и одновременно самым темным часом. Исторические иронии, которыми полна его биография, продолжают множиться. Начав карьеру сознательным охранителем законности, он превращается в беглого политзаключенного. Некогда искренний социалист с крушением советской мечты стремительно превращается в националиста. Парламентарий по своей натуре, он вырастает в предводителя добровольческих батальонов, эдакого Гарибальди Северного Кавказа. Он так и не взял в руки оружия, оставаясь мудрым стариком — тхамадой горского единства. Однако метеором сверкнувшая политическая биография Мусы Шанибова была оборвана пулей, судя по всему, нечаянно выпущенной его собственным импровизированным телохранителем, не позаботившимся о том, чтобы поставить оружие на предохранитель. Кто же на Кавказе пристегивает ремни безопасности? Погибнуть со славой и смыслом — это ведь тоже своего рода редкая удача на такой, да и на всякой войне.
Черкесский доброволец из Турции поначалу врачевал Шанибова древним травяным лекарством от ран, чей секрет передавался через поколения кавказских беженцев-мухаджиров на Ближнем Востоке. Это способствовало восстановлению духа неукротимого Мусы, однако ему пришлось еще много проваляться в российских госпиталях. Именно тогда Шанибов стал штудировать «Социологию политики» Пьера Бурдье. И вот горчайшая из ироний этой незаурядной жизни: Шанибов стал адептом Бурдье, но среди его собственных учеников, соратников и последователей громче всего прозвучало, увы, имя Шамиля Басаева, с которым Шанибов утратил связь тогда же, в Абхазии 1993 года.
Более умеренные среди горских добровольцев как-то растворились в разочарованиях и бытовых трудностях 1990-х годов. Религиозная же радикализация остального повстанчества сделала ненужной шанибовскую проповедь мира и единства, а тем более его остаточные социалистические идеалы. В октябре 2005 года, вскоре после массированного и в итоге самоубийственного нападения басаевских исламистов на нальчикские отделы милиции и ФСБ, я дозвонился Шанибову, который продолжал жить в той же советской квартире и работать в местном университете. Он лишь горько усмехнулся: «Спасибо, но о Шанибове не беспокойтесь. Он уже всеми забыт, потому и в безопасности. Совсем молодые ребята, погибшие вчера у нас под окнами, были младенцами в начале девяностых, когда имя Шанибова гремело по Кавказу».
Невероятно насыщенную и печальную жизненную траекторию Шанибова в разговоре со мной один из его давних коллег по университету когда-то охарактеризовал так: «Наш Юра всю свою жизнь боролся по сути за одни и те же принципы и права на самоуправление. Только референтные группы его проектов сдвигались от советской молодежи к перестроечной интеллигенции и малым коренным народам и их самоуправляющейся Конфедерации». Лучше не скажешь. Таким он и был, преподаватель научного коммунизма и президент несостоявшейся Конфедерации, чья жизнь следовала всем изгибам эпохи.
