— Как у вас было с чтением в детстве?
— Мне кажется, что я научилась читать года в четыре. Первой моей книгой были «Приключения Незнайки» Носова, мне ее читали вслух, когда я сама еще не умела, но я все запоминала, а потом рассказывала целые куски на память. Когда я научилась сама, мама стала ходить в районную библиотеку и брать там сразу по пять-шесть книг на разные темы, чтобы сделать из меня вундеркинда. Помню, что читала «День египетского мальчика» Милицы Матье, которая сама по себе большой искусствовед и специалист по Древнему Египту. Позже я столкнулась с ее трудами, когда училась в Академии художеств на искусствоведа. Еще была «Муфта, Полботинка и Моховая борода» и книги подобного плана. До школы я зачитывалась «Легендами и мифами Древней Греции» Николая Куна. Как ни странно, еще я посещала воскресную школу, которая была организована какими-то местными евангелистами (тогда это было популярно), поэтому я много читала Библию, но не из религиозных соображений, а как те же мифы Древней Греции. Я очень хорошо знала Ветхий Завет. А вообще дома был стандартный набор книг, обмененных на макулатуру. У меня была совершенно обычная семья советских инженеров. Все книги у нас хранились в двух полированных шкафах румынского производства, там была вся русская классика в собраниях сочинений. Помню, что меня почему-то страшно интриговал писатель Чапыгин: у нас было его собрание сочинений, и я все думала — кто он такой? Были всякие Голсуорси... «Проклятые короли» Дрюона я тоже зачитала до дыр в начальной школе. Еще Ильф и Петров — это тоже настольная книжка.
— Что вам больше нравилось — «Золотой теленок» или «Двенадцать стульев»?
— «Золотой теленок», конечно. Не знаю почему, мне просто больше нравились персонажи из этой книги. Тот же Адам Козлевич и как его охмуряли ксендзы, влюбленность Бендера в Зосю и ее папа, который складывал ребусы.
— Вам нравились школьные уроки литературы?
— У меня было три школы. Первая, начальная, районная, там вообще было не о чем говорить, я почти не появлялась на занятиях, потому что профессионально занималась фигурным катанием и ходила только на первые два урока. Я всегда шла на опережение, потому что начала читать гораздо раньше своих одноклассников. С шестого класса я перешла в довольно известную школу в Петербурге — академическую гимназию при СПбГУ, где русский язык и литература выглядели нетрадиционно: у нас была русская словесность и языкознание, мы уже в шестом классе изучали классический труд профессора Маслова «Введение в языкознание». Еще были орфоэпия и литература, которая читалась очень плотно. Наш преподаватель Николай Александрович Гуськов любил подойти к проблеме творчески. Помню, однажды он организовал публичный диспут на тему, кто важнее для русской литературы XVIII века — Тредиаковский, Сумароков или Ломоносов. Поэтому мне литература нравилась. Не нравилось мне только в последнем классе, когда пришлось уйти в Ахматовскую гимназию, которая была гораздо более совковой, поэтому там было конвенциальное изучение литературы.
В академической гимназии были вступительные экзамены, и если в начальной школе я была самой продвинутой, то здесь отставала, в частности, потому, что темы сочинений предлагали сами учащиеся. В шестом классе двенадцатилетние девочки и мальчики предлагали темы вроде «Потерянное поколение у Ивлина Во и Ремарка». Я тогда впервые слышала эти имена, мне надо было наверстывать. Читать было модно, были модные авторы, понятно, что это Пелевин, Сорокин, Павич «Хазарский словарь», оба Мураками, Коупленд «Поколение Икс». Все это я тоже читала запоем.
— Вы поступили на искусствоведа после школы?
— Сначала я хотела поступать на журфак и ходила на подготовительные курсы, но поняла, что там меня ничему не научат. Я до сих пор считаю, что факультет журналистики, особенно в нашей стране, — это потеря времени и сил. Поэтому я пошла учиться в Институт имени Репина на историю искусств, там я все пять лет читала профильную литературу: Фридлендер «Об искусстве и знаточестве», Гомбрих, Винкельман, Виппер. В общем, весь набор классического искусствоведения. Поскольку в самой юности я мечтала снимать кино, по окончании академии я через год поехала в Москву и поступила на Высшие курсы сценаристов-режиссеров, в мастерскую Тодоровского-старшего и Натальи Рязанцевой. Началось чтение, связанное с кино, хотя самая главная книга, которая развернула меня в эту сторону, была прочитана раньше — «Кино на ощупь» Сергея Добротворского. Это культовый для Петербурга персонаж, чуть менее известный в Москве, хотя его вдова Карина Анатольевна Добротворская популяризировала фигуру своего покойного мужа через мемуары — эту книгу я читала уже потом и высмеивала ее в рецензии. В целом, когда учишься в киностудии, ты больше смотришь, а не читаешь, но понятно, что без классики в духе интервью Трюффо с Хичкоком не обошлось. Помню, что на меня произвела неизгладимое впечатление автобиография Самюэля Фуллера «Третье лицо». Многие из заслуженных киноведов у нас преподавали — например, Марголит.
