Крысы — это разумные существа с насыщенной эмоциональной жизнью, но мы все равно без зазрения совести используем их в жестоких экспериментах. Как так вышло?
В конце 90-х Яак Панксепп, отец-основатель эмоциональной неврологии, обнаружил, что крысы умеют смеяться. Сей факт долго скрывался от ученых, потому что смеются они на ультразвуке, который человеку не расслышать. Только когда Брайан Кнутсон, член лаборатории Панксеппа, стал наблюдать за звуками, которые крысы издают во время социальных игр, ему удалось заметить, что эти звуки неожиданно очень похожи на человеческий смех. Панксепп и его команда начали изучать этот феномен, щекоча крыс и отслеживая их реакцию. Им удалось выяснить, что крысы пищали в два раза громче, когда их щекотали. Кроме того, грызуны привязывались к тем, кто их щекотал, и чаще подходили к ним во время социальных игр. Крысы были счастливы. Но это открытие встретило сопротивление научного сообщества. Мир оказался не готов к смеющимся крысам.
Это открытие было лишь верхушкой айсберга. Нам известно, что крысы живут не только в настоящем: они также способны заново проживать моменты из своего прошлого опыта и мысленно прокладывать маршрут, по которому последуют в будущем. Они обмениваются друг с другом всевозможными предметами, способны помнить, что задолжали другой крысе, и понимают, что отплатить можно и в другой валюте. Когда крысы делают неправильный выбор, у них можно заметить нечто вроде сожаления. Хотя крысиный мозг намного проще человеческого, есть задачи, в которых крысы вас, скорее всего, превзойдут. Крыс можно обучить сложным когнитивным задачам: например, крутить колесо, чтобы достичь цели, играть в прятки с человеком или использовать подходящий инструмент, чтобы добыть спрятанное лакомство.
Самым неожиданным открытием, однако, стал тот факт, что крысы способны на эмпатию. С 50−60-х годов 20 века исследования поведения грызунов регулярно показывали, что крысы далеко не такие эгоистичные и помешанные на себе создания, как их принято было считать. Все началось с эксперимента, в рамках которого крысы отказывались нажимать на рычаг, чтобы получить еду, потому что тот же рычаг запускал ток в соседнюю клетку, где сидела другая крыса. Крысы предпочитали голодать, но не видеть страданий сородичей. Последующие опыты выявили, что крысы нажимали рычаг, чтобы опустить подвешенного собрата, и отказывались заходить в лабиринт, если за это били током другую крысу. Животные, получившие удар током, реже остальных позволяли другим крысам повторить свою судьбу, поскольку сами пережили боль. Крысы заботятся друг о друге.
/* custom css */ .tdi_92_9e9.td-a-rec-img, .tdi_92_9e9 .td-adspot-title{ text-align: left; }.tdi_92_9e9.td-a-rec-img img{ margin: 0 auto 0 0; }.tdi_92_9e9 .td-element-style{ z-index: -1; } РекламаОднако предположение о наличии у крыс эмпатии также было встречено с недоверием. Как крыса может обладать эмпатией? Скорей всего, в ходе эксперимента что-то напутали. Поэтому программа по изучению эмпатии у крыс продлилась еще 50 лет. Мир не был готов ни к крысиному смеху, ни к их эмпатии.
В 2011 году об эмпатии у крыс заговорили вновь. Тогда группа ученых установила, что крысы совершенно точно освободят своих сородичей, застрявших в трубе. И дело было не в любопытстве или желании поиграть: если труба была пуста или в ней лежала игрушечная крыса, грызуны ее игнорировали. И открыть трубу было не так-то просто: для этого требовались знания и умения. Что говорит о том, что крысы действительно хотели спасти своих собратьев. Большинство ученых сочли результаты эксперимента неубедительными: они предположили, что крысы просто хотели пообщаться с кем-то еще или их раздражали звуки, которые издавал попавший в ловушку грызун, и они стремились от него избавиться. По мнению ученых, крысы действовали не из-за беспокойства за других, а из чистого эгоизма. А чего еще от них ожидать?
Обычно подобный скептицизм похвален для ученых, но для крыс он обернулся плохо. После 2011 года число экспериментов, в которых крыс помещали в опасные ситуации, чтобы узнать, помогут ли им собратья, увеличилось многократно. Результат был тот же: оказалось, что крысы охотнее и быстрее помогали тонущей крысе, если им самим до этого приходилось тонуть. Крысы также помогали товарищам, попавшим в западню, даже если сами они могли спастись и избежать ситуации — поступок, на который способны не все люди. Результаты этих исследований весьма убедительны, однако они не показали ничего нового, что не было бы известно из исследований 50−60-х годов: крысы эмпатичны. При это исследования продолжали и продолжают приносить крысам очень много стресса и страха.
Конечная цель эксперимента — создать психически больных, травмированных, эмоционально страдающих крыс.
Ученые хотят и дальше делать крысам больно, потому что они — дешевый расходный материал для исследований. В США закон о защите животных на крыс не распространяется: ученые могут делать с ними все что угодно. Именно поэтому крыс приобретают, содержат, используют и убивают. Ученые установили, что убийство с помощью углекислого газа причиняет крысам дополнительные страдания, однако такой способ умерщвления ставших ненужными грызунов до сих пор популярен. И есть и другие методы. Ученый Джон Глак в своей книге «Ненасытная наука и беззащитные животные» (2016) так описывает, как его учили умерщвлять крыс, если в лаборатории заканчивался хлороформ:
[Мой руководитель] взял большого самца, развернул его мордой к кирпичному парапету, разбежался и швырнул его в стену, как питчер бросает мяч на бейсбольном матче. Крыса с хлопком ударилась о стену, упала на покрытую гравием крышу, содрогнулась и замерла без движения в тени стены.Сейчас ученые возятся с крысиной эмпатией, чтобы понять, как лечить психопатологии у людей. Для одних опытов крыс временно лишали способности к эмпатии с помощью анксиолитиков, парацетамола, героина и электрошока. Для других такой ущерб был перманентным. Крыс отнимали у матерей и выращивали в изоляции. В некоторых экспериментах их амигдалу (область мозга, отвечающая за эмоции и привязанность — прим. Newочём) необратимо повреждали. Конечная цель эксперимента — создать психически больных, травмированных, эмоционально страдающих крыс.
Такие эксперименты вызывают вопросы по качеству жизни крыс, однако еще больше сомнений со стороны этики, которая уважает автономность личности. Эти опыты превращают здоровых, эмпатичных личностей в бесчувственных психопатов. Они являются грубым нарушением неприкосновенности личности. Тем не менее, такие эксперименты оправданы как способы построения моделей жестокого обращения в детстве, психопатии, расстройств социального функционирования при опиоидной зависимости, тревожности и депрессии, расстройств поведения и бесчувственности у животных, что при идеальном раскладе поможет нам лечить такие состояния у людей.
Логика подобных исследований парадоксальна: крысы достаточно похожи на нас, чтобы служить моделями для человеческих психопатологий, и достаточно далеки для того, чтобы на них не распространялись этические возражения. Вряд ли исследователи могут рассчитывать на то, что им позволят сделать психопата из человека или дадут показывать подопытным тонущего ребенка, чтобы потом предложить его спасти. Причина проста: люди эмпатичны, и с их эмпатией необходимо считаться. Но с крысами мы все это проделываем, несмотря на то что эти животные тоже обладают эмпатией.
Люди проводили подобные опыты и раньше — на приматах. Пока они не попали под действие закона о защите животных, ученые обращались с приматами примерно так же, как с крысами. В некоторых из опытов над крысами даже повторяется самый морально тяжелый эксперимент в истории изучения приматов: опыты Гарри Харлоу о разрыве материнских связей и социальной изоляции, проводившиеся в 1960-х годах. На протяжении десятилетий Харлоу калечил психику обезьян, чтобы лучше понять психопатологии людей. Новорожденных макак отлучали от матерей на срок от шести до 12 месяцев, чтобы ученый мог изучить последствия от разрыва материнских связей. Малышей сажали в приспособления, которые Харлоу называл «ямами отчаяния»: крошечные металлические клетки, которые должны были вызвать депрессию у здоровых и счастливых обезьян. И они отлично выполняли свою задачу.
В книге «Ненасытная наука и беззащитные животные» Глак описывает, как работал у Харлоу аспирантом в лаборатории Университета Висконсина-Мэдисона. Даже когда студенты предложили «маленький садистиский проект»: ослепить и лишить слуха детенышей макак, чтобы посмотреть, как матери будут их воспитывать, у Харлоу, по словам Глака, не появилось никаких этических возражений. Все исследования считались оправданными, пока могли принести пользу людям, хотя даже сам Харлоу писал, что обезьяны «обладают самосознанием, испытывают сложные эмоции, действуют обдуманно и могут испытывать значительные страдания». Раз вызывая у обезьян психические расстройства вроде депрессии, а затем леча их, ученые могли принести пользу людям, их исследования считались вполне оправданными.
Наш ближайший родственник — шимпанзе — тоже десятилетиями был объектом медицинских исследований, пока ставить на них опыты не запретили на законодательном уровне. Шимпанзе заражали гепатитом и ВИЧ, на них тестировали средства от насекомых и косметику, им вводили моющие средства и бензол.
В своих мемуарах «Ближайшие родственники: Мои беседы с шимпанзе» (1997) Роджер Футс, начавший работать с шимпанзе еще в магистратуре, рассказывает о том, как навестил «старого друга» в лаборатории Нью-Йоркского университета, специализировавшейся на исследованиях экспериментальной медицины и хирургии на приматах. Шимпанзе по кличке Бу в детстве разговаривал на языке жестов с Футсом и другими шимпанзе, но после того, как у проекта закончилось финансирование, Бу отправили в лабораторию, где он жил в клетке, зараженный гепатитом С. Футс пишет о том, что пытался помочь Бу и другим шимпанзе, и неудача стала большим ударом, которое привело к алкоголизму и депрессии.
На шимпанзе перестали ставить медицинские и биологические опыты, потому что их сочли слишком похожими на людей.
Годы спустя с ним связался продюсер программы «20/20» и спросил, хочет ли Футс встретиться с Бу перед камерами. Тот немного посомневался, но в конце концов решил, что обязан рассказать эту историю на телевидении — ради Бу. Вот видео их воссоединения на YouTube. Футс заходит в комнату как шимпанзе: согнувшись, в развалочку и пыхтя, и обращается к старому другу на языке жестов: «Привет, Бу. Ты помнишь меня?». И Бу вспомнил. Он назвал Футса его старым прозвищем — «Родж», а затем попросил поесть и поиграть в догонялки-щекоталки. Но когда Футс засобирался уходить, Бу пересел в другой конец клетки и отказался прощаться. Он был обижен.
Сейчас положение приматов изменилось в лучшую сторону. В 1985 году поле научных исследований в США изменилось после внесения изменений в Закон о благополучии животных. Все исследовательские институты обязали создать комитеты по содержанию и использованию лабораторных животных, которые должны были следить за использованием теплокровных животных в опытах (за исключением птиц, мышей и крыс). С шимпанзе дела обстоят еще лучше. В 2010 году Национальные институты здравоохранения США поручили Институту медицины провести исследования и выяснить, насколько биомедицинские опыты над шимпанзе ценны для общества. В полученном докладе говорилось, что «хотя шимпанзе и были ценной экспериментальной моделью, в настоящее время нет необходимости использовать их для биомедицинских опытов». В 2015 году американские ученые перестали использовать шимпанзе для биомедицинских исследований — на 14 лет позже того, как от подобных опытов отказалась Европа.
Ученых из Института медицины попросили воздержаться от этических доводов в своем исследовании, но они высказали свою позицию достаточно ясно. Шимпанзе больше не используют в биомедицинских опытах, потому что они считаются особенными животными, практически людьми. Авторы доклада утверждают, что близкие к человеку животные не должны использоваться для опытов, если есть менее близкая альтернатива. Опыты на шимпанзе имеют свою «моральную цену».
Когда директор Национальных институтов здравоохранения Френсис Коллинз объявлял о решении исключить шимпанзе из исследований, он привел те же аргументы. Шимпанзе — это «особенные животные, наши ближайшие родственники», чья ДНК «на 98% совпадает с нашей». Теперь Штаты отправляют шимпанзе в специально созданные государственные заповедники. Учитывая особый статус этих животных, опыты на шимпанзе в частном владении можно проводить, только доказав, что эксперименты будут полезны им для жизни в дикой природе.
Законы, защищающие обезьян в целом, двигаются в том же направлении. Сейчас молодых ученых, изучающих приматов, учат видеть этический конфликт в разрыве материнских связей и социальной изоляции в ходе проводимых экспериментов. Для них обезьяны — социальные существа, которые способны радоваться и страдать. Когда ученые заканчивают проводить исследования на обезьянах, они подыскивают заповедники, в которые отправят своих подопытных. Логика здесь такая же, как и с исследованиями с участием шимпанзе. Обезьяны умны, они обладают социальным и эмоциональным интеллектом, их нельзя считать побочными продуктами исследований. Когда наука перестает нуждаться в обезьянах, о них необходимо хорошо позаботиться. Это правильно.
А вот с крысами получилась совершенно другая история: их в лабораториях используют все чаще. Поскольку крысы не считаются заслуживающими защиты животными, официальной статистики по ним нет. По приблизительной оценке, только в лабораториях США находятся от 11 до 100 миллионов крыс. Практически всех животных убивают, когда в них больше нет нужды.
Чем объяснить такую разницу в обращении и защите приматов и крыс? Сам вопрос звучит несколько странно, потому что ответ очевиден: шимпанзе наши ближайшие родственники, а обезьяны и мартышки похожи на людей. Нас завораживают рассказы о жизни диких приматов, а ученые, изучающие шимпанзе — например, Джейн Гудолл — вообще считаются национальными героями. Нет ни одного известного исследователя крыс. И нет знаменитой крысы, про которую бы рассказывала книга, кино или телевидение (в смысле? Рататуй!), в отличии от Диджит (любимой гориллы Дайан Фосси), Дэвида Грейбирда (первого шипанзе, который пошел на контакт с Джейн Гудолл в исследовательском центре Гомб Стрим), Вашу (шимпанзе, которого Роджер Футс обучил американскому языку жестов), Аи (ученый Тетсуро Мацузава называл его «напарником по исследованиям»), Канзи (бонобо, которого Сью Саваж-Рамбо научила понимать английский на уровне трехлетки) и Ним Чимпски, звезды Проекта Ним (2011), которого изучал Герберт Террес.
Во многом современная наука только подтверждает причины популярности шимпанзе (как и других обезьян и мартышек). Это разумные существа, которые умеют пользоваться орудиями труда и способны создавать новые технологии, чтобы получить еду или общаться с другими. Шимпанзе сражаются за территории, на которых живут, и оберегают их. У шимпанзе как вида есть собственная культура, и переселенцы из одного сообщества в другое обычно перенимают обычаи нового дома, даже если они не столь эффективны, как в старом. У шимпанзе есть индивидуальность, они строят отношения и заботятся друг о друге. Некоторые полагают, что шимпанзе способны действовать в соответствии с моралью, а другие добавляют, что их можно считать сознательными личностями, которые живут в согласии с социальными нормами и следуют им. Шимпанзе великолепны, а крысы — обычные вредители.
Говорить о том, что люди не любят крыс, значит констатировать очевидное. Если бы нас попросили составить список животных, которые вызывают у нас неприязнь, крысы заняли бы одну из первых позиций. Крысы, обитающие в западных городах, считаются вредителями, от которых мы избавляемся, не испытывая каких-то угрызений совести. В статье, опубликованной недавно в онлайн-журнале The Conversation, поднимался вопрос о том, что стратегии по сдерживанию популяции крыс в городах могут привести к возникновению особенно крепких и необычайно устойчивых к заболеваниям особей. Однако волновало автора лишь благополучие человека: такие крысы могут стать опаснее, от них будет сложнее избавиться. О крысах не просто никто не заботится — создается впечатление, будто мы мечтаем, чтобы они исчезли. Крыса ассоциируется с грязью, болезнями, чем-то отвратительным. А еще крыса — одно из самых грубых оскорблений.
Такое же отсутствие заботы о крысах проявляется и в лабораториях. Крысы, как и мыши, давно служат основными подопытными: у них большие мозги, с ними просто обращаться и содержать, а с точки зрения биологии и поведения они схожи с человеком. Крысы дешевы и просты в обращении. В отличие от приматов, их легко разводить, легко приобретать по почте, легко держать в отдельных контейнерах в лабораториях. От приматов их отличает и масса других преимуществ: они быстрее вынашивают потомство и у них больше детенышей. При этом они быстрее вырастают, а продолжительность жизни у них меньше.
Крысам нужен свой посол, своя Джейн Гудволл, которая будет представлять их интересы.
Геном крысы был полностью расшифрован в 2004 году, что значительно расширило наше представление о том, как работают гены. Их большие относительно мышей размеры сделали крыс идеальной моделью для исследований сердечно-сосудистых заболеваний и позволили людям продвинуться в понимании причин и особенностей ожирения, диабета и сердечно-сосудистых заболеваний. Крысы больше подходят для поведенческих и психологических исследований, потому что они социальны по своей природе — и этим напоминают нас. Из-за этих преимуществ сложно представить, что крыс когда-нибудь перестанут использовать в биологических и медицинских исследованиях. Тем не менее, идеальный вид для проведения исследований, которые смогли бы существенно помочь медицине — сам человек. Однако нам совершенно очевидно, что определенные моральные ограничения нарушить невозможно, какие бы достижения в будущем это ни принесло.
Возможно, крысам нужен свой представитель, своя Джейн Гудволл, которая будет рассказывать истории из их жизней и показывать их как индивидов, а не материал для испытания очередного дженерика (лекарственное средство, содержащее химическое вещество — прим. Newочём). И хотя у крыс есть сторонники, их голоса не очень слышны. В Великобритании с 1976 г. существует национальное общество Fancy Rat, позиционирующее себя как «клуб для всех, кто любит крыс такими, какие они есть — превосходными питомцами и красивыми зверями». В 1983 году в США появилась своя ассоциация Fancy Rat and Mouse. Эти организации регулярно проводят выставки и соревнования, во время которых оценивают крыс по соответствию ряду параметров или личным качествам. «Крысиное аджилити» (разновидность кинологического спорта, заключающаяся в прохождении животными полосы препятствий — прим. Newочём) уже стало международным спортом, и в YouTube полно видео, на которых крысы бегают свои крошечные дистанции. Впрочем, до Уэстминстер Кеннел Клаб (одна из самых престижных выставок собак в мире, проходит в Нью-Йорке — прим. Newочём) им далеко. О результатах крысиных забегов по местным новостям не расскажут.
Бельгийская неправительственная ассоциация APOPO чествует «КрысГероев», которые спасли бесчисленное число жизней по всему миру, обнаружив мины, которые остались после войн и конфликтов. «Эти крысы повсюду рыскали, сновали туда-сюда, а потом вдруг останавливались, втягивали носом воздух и скребли землю. Это означало, что они нашли мину!», — объясняет Лан Са, камбоджийский фермер, потерявший ногу из-за сдетонировавшей мины. «Прошло меньше двух недель, и мин на наших полях больше не было. Наши дети теперь в безопасности, а на полях всходят посевы». Люди отбирают таких крыс с рождения и тренируют: когда крыса чувствует запах тротила, она получает угощение. Вопреки их названию, хомяковидные крысы, с которыми работает APOPO, весят слишком мало, чтобы мина сдетонировала, поэтому их работа не травмоопасна. Спустя несколько трудовых лет крысы отправляются на пенсию в свои клетки, где наслаждаются играми, угощениями и общением с людьми. У всех крыс разные характеры и предпочтения. Шури, Крыса-Герой, фото которой помещено на главную страницу сайта APOPO — «любимица сотрудников с задорным характером, которая любого заставит улыбаться». Ее любимое лакомство — арахис.
Если взглянуть на крысу как на личность — то есть попробовать относиться к ним так же, как Футс относился к Бу или Гудволл — к Дэвиду Грейбирду, мы начнем воспринимать крыс не как объекты для исследования, а как разумных существ, которые способны жить богатой эмоциональной жизнью. Когда исследователи более глубоко изучили приматов, выяснилось, что их необходимо защищать — так появилось соответствующее законодательство и надзорные комитеты. О крысах мы тоже сейчас знаем больше, однако отношение к ним не меняется, и наука повторяет все те же ошибки, что совершила с приматами. Сомнительная с этической точки зрения логика Харлоу предполагала, что обезьяны достаточно схожи с человеком, чтобы быть подопытными в исследованиях психических нарушений, но все же достаточно далеки от людей, чтобы иметь право на защиту. Опыты на крысах оправдывают тем, что крысы достаточно близки к человеку, чтобы служить образцами человеческого здоровья, в том числе психического, но недостаточно, чтобы претендовать на юридическую защиту от боли. Некоторые ученые даже радуются такому отношению к крысам, которые «представляют собой дешевую, удобную и менее противоречивую с этической точки зрения альтернативу приматам для исследований социального поведения». Может, свободное использование крыс в лабораторных опытах менее этически противоречиво, чем опыты над приматами, особенно учитывая, что у крыс своих защитников нет. Но оно точно не более этически оправдано.
Можно понять, когда этическую ошибку совершают один раз. Но, осознав ее, мы должны суметь распознать проблему в новых ситуациях. Развитие морали должно помочь осознать, что этически эти два случая очень схожи. Невозможность сделать общие выводы может привести к тому, что мы снова повторяем свою ошибку. Мы не можем отрицать, что исследование человеческих психопатологий на крысах, у которых ученые специально вызывают эти расстройства, чтобы впоследствии вылечить людей, тоже имеет свою моральную цену, раз уж мы говорим о моральной цене в опытах на приматах и осуждаем опыты на них. Именно схожесть с человеком, которой оправдывали эти опыты — способность приматов испытывать физическую и эмоциональную боль, наличие у них эмоций и отношений, которые будут уничтожены, если разлучить детенышей с матерью, — и создает эту самую моральную цену. В случае с крысами моральную цену тоже приходится платить. И лишь наша моральная слепота и бесконечная помешанность на интересах человека не дает нам отнестись к ней серьезно.
