«Я принес Милану Кундере извинения со стороны Чешской Республики за нападки, которые он переносил годами», — объяснил в декабре посол Чехии во Франции Петр Друлак французскому изданию Le Figaro.
Закономерный вопрос: почему коммунистического режима в Чехии нет уже больше тридцати лет, а вспомнили о Кундере только сейчас? На первый взгляд, очевидное объяснение — биографическое. Писатель сам изначально состоял в Коммунистической партии Чехии, и неясно, мнимым или нет был его донос на американского шпиона Мирослава Дворжачека, вызвавший скандал в 2008 году.
Другая возможная причина — по крайней мере до вручения гражданства Кундера называл родиной Францию и ездил в Чехию инкогнито, а некоторые свои произведения разрешил издавать на чешском совсем недавно.
Однако ответ на этот вопрос хочется искать не столько в биографии, сколько в творчестве Кундеры, гораздо более обширном, чем визитная карточка писателя, — роман «Невыносимая легкость бытия». Тем более что сам автор биографического подхода не любит, о чем не раз заявлял в своих интервью и эссе.
Несмотря на статус «живой классики», тексты Кундеры всегда были неудобные, немодные и полемические. Иосиф Бродский в свое время назвал его за статью о Достоевском «чешским быдлом», а социолог литературы Франко Моретти в своей программной книге «Дальнее чтение» пишет: «Что касается связей внутри Европы, то континент, влюбляющийся в Милана Кундеру, заслуживает участи Атлантиды». Но почему именно заслуживает и откуда взялась эта влюбленность, Моретти не объясняет.
Кундера не зря родился 1 апреля. Сквозная тема его произведений — юмор. Достаточно пробежаться по названиям: сборник рассказов «Смешные любови», дебютный роман «Шутка», «Книга смеха и забвения», «Торжество незначительности».
Обложка первого издания романа Милана Кундеры «Шутка». Прага© Československý spisovatel
Последняя книга в этом списке вышла относительно недавно, в 2014 году. Один из главных героев «Торжества незначительности», подвыпивший Рамон, рассуждает:
«Мы уже давно поняли, что мир невозможно изменить, невозможно переделать, остановить его несчастный курс. Не остается ничего иного, кроме одного-единственного способа сопротивления: не принимать этот мир всерьез. Но я признаю, что наши шутки утрачивают силу…»
«Наши шутки утрачивают силу» — важный пассаж, который по-своему раскрывает юмор Кундеры, совсем не веселый, а местами страшный, запрятанный в реалистичных противоречиях. Протагониста «Шутки» Людвика судят потому, что он написал подружке, недалекой, но очень ярой коммунистке, в личном письме: «Оптимизм — опиум для народа. Да здравствует Троцкий!» И хотя «Шутка» воспринимается как роман о социалистическом режиме в Чехии, Людвика репрессируют, говоря современным языком, за троллинг. С тем же успехом шутки и сегодня становятся причиной остракизма и скандалов.
В этом смысле Кундеру можно считать последовательным защитником шуток. Он изображает комичными не только коммунистов, но и диссидентов — как, например, в «Вальсе на прощание», и собратьев-эмигрантов, как в «Книге смеха и забвения».
Неудивительно, что в силу такой последовательной иронии писатель заслужил холодное отношение со стороны самых разных политических групп как в Чехии, так и за ее пределами. «Я стал участником этих странных диалогов, — пишет Кундера в сборнике эссе «Нарушенные завещания»: — „Вы коммунист, господин Кундера? — Нет, я романист”. „Вы диссидент? — Нет, я романист”. „Вы правый или левый? — Ни тот, ни другой. Я романист”».
Критика, направленная на медиа и слишком экспрессивно-эгоцентричную современную культуру (раздел «Музыка и шум» в тех же «Нарушенных завещаниях»), а также ироничное отношение к интеллектуальным и политическим лидерам самого разного толка не способствуют лишнему вниманию к романам столь неудобного писателя.
Между тем было бы ошибкой думать, что романы Кундеры — сатирические. Характеристика «смешной» зачастую не умаляет персонажа — парадоксу «серьезности смешного» посвящен дебютный сборник прозы писателя «Смешные любови». Смех Кундеры восходит к его любимым Рабле и Сервантесу, чей Дон Кихот не перестает быть в широком смысле «героем», хоть он и смешон.
Милан Кундера в Праге, 1967 годФото: Gisèle Freund, IMEC/Fonds MCC, Archiv der Galerie der Hauptstadt Prag
По Кундере, гораздо ничтожней мир повсеместной серьезности, где люди разучились понимать шутки. Такой мир становится тоталитарным. В том же «Торжестве незначительности» Рамон обращается к приятелю:
«Юмор становится все более опасным. Мой Боже, ты должен хорошо это знать. Вспомни историю о куропатках, которую Сталин рассказывал своей компании. Вспомни Хрущева, который шумел в уборной! Он, великий борец за правду, только здесь изрыгал презрение. Это пророческая сцена! Она действительно открывает новое время. Сумерки юмора. Эпоху — после шуток!»
В разные годы отдельные критики упрекали Кундеру то за «псевдофилософию» в романе «Бессмертие», то за порнографию в «Книге смеха и забвения», то даже за старческое брюзжание в романе «Неспешность» (последнее отчасти справедливо). Но никогда — за тяжеловесность или запутанность, несмотря на зачастую нелинейные сюжеты со множеством персонажей.
При сложной, семичастной композиции романов, навеянной близкой Кундере академической музыкой, язык в них подчеркнуто прозрачен. Отчасти это объясняется тем, что некоторые произведения писались прежде всего для переводчиков, когда на родине книги Кундеры были запрещены, а другие — на неродном, хоть и освоенном им за долгое время эмиграции французском.
Но языковая простота и непринужденная интонация — еще и творческий принцип. Он отличает Кундеру от постмодернистов, к которым его иногда причисляют, и отражается в содержании. Аньес из романа «Бессмертие» мечтает сбежать из Парижа с его сплетнями, медийными каламбурами, множеством голосов и ревом моторов. Герои «Неспешности» уезжают от мира, заполненного разнообразным шумом в буквальном и переносном смыслах.
Чрезмерная запутанность, усложненность собственного эго подчас становится главным бичом героев, их гибелью. «Гипертрофия души» — так охарактеризованы не самые симпатичные персонажи «Бессмертия», романа, который можно назвать магистральным в творчестве писателя. Наряду с другими темами, в нем Кундера выступает обвинителем сентиментального романтизма.
Фактически речь идет об ощущении человеком излишней важности собственных эмоций, их постоянной демонстрации и агрессивной защите. В «Бессмертии» страдающая от неудачной любви сестра Аньес Лора и преследующая стареющего Гёте Беттина последовательно лишаются привычного для влюбленных героев идеализированного ореола.
Одна из глав «Бессмертия» так и называется — „Homo sentimentalis”. В ней Кундера снова критикует Достоевского за возведение чувства в абсолют, а Россию и вовсе представляет как «страну победившего чувства», что сейчас, впрочем, воспринимается довольно комично.
По Кундере, Homo sentimentalis — «человек, возводящий свое чувство в достоинство. А как только чувство признается достоинством, чувствовать хочет каждый; и поскольку мы все любим хвастаться своими достоинствами, то склонны и выставлять напоказ свое чувство».
Неудивительно, что и сегодня, когда «оскорбление чувств» где-то может стать причиной пожизненного запрета на доступ к публичности, а где-то — обернуться уголовной статьей, Кундера с его призывом проще относиться к собственным эмоциям остается все таким же злободневным и антиконъюнктурным, как и в коммунистической Чехии 30 лет назад.
И хочется надеяться, что влюбившаяся в свое время в книги Кундеры Европа (включая Россию благодаря одобренным лично автором переводам Нины Шульгиной), пусть и обреченная, по тому же Франко Моретти, из-за этого стать Атлантидой, не разлюбит их еще долго. Даже, напротив, пристальнее перечитает.
