Татьяна Шитцова: Происходит катастрофа - и наступает предел терпению"

То, что сейчас происходит в Беларуси, пытаются как-то объяснить политологи, но интересны не только политические моменты. Что сейчас переживает наше общество?

Что привело к тем событиям, которые происходят в нашей стране? В интервью TUT.BY об этом рассуждает философ, профессор Европейского гуманитарного университета Татьяна Щитцова.

«Дефицит доверия» — это уже слишком слабая фраза для описания того, что происходит"

— На ваш взгляд, что сейчас происходит в белорусском обществе?

— На этот вопрос можно посмотреть с разных сторон. Я бы отметила прежде всего три момента. Первый — это политический кризис. Система государственной власти себя дискредитировала. То есть «дефицит доверия» — это уже слишком слабая фраза для описания того, что происходит. Мы переживаем радикальную политическую поляризацию общества: на одной стороне вертикаль власти с аппаратом насилия, на другой — беспрецедентная гражданская мобилизация против этой власти. После формирования Координационного совета многие аналитики даже стали использовать термин «двоевластие». В нашем контексте он означает, что речь идет о настоящем политическом антагонизме, то есть таком конфликте, при котором каждая из сторон категорически не признает другую. Но этот термин не вполне точен, потому что не учитывает, что власть в каждом случае разная.

Власть Александра Лукашенко опирается на аппарат насилия и на верность государственной номенклатуры. В марксистской политической теории такой тип власти называется «господство без гегемонии». Под гегемонией здесь имеется в виду лидирующее идейное положение в обществе, когда за правящей фигурой или партией добровольно готовы следовать большинство граждан. У нас сейчас таким лидером является Светлана Тихановская. Власть, которой обладает она, — это, наоборот, «гегемония без господства», то есть идейное лидерство, не подкрепленное аппаратом политической власти.

Второй момент касается протестной мобилизации гражданского общества. Недавно я разговаривала с двумя студентками из БГУ, и они, как мне кажется, выразили одно ощущение, которое очень характерно для текущего момента. С одной стороны, они говорят, что готовы не сдаваться и будут ходить на протесты до победного конца, с другой — отмечают, что на волне таких массовых протестов постоянно ожидают какого-то убедительного продвижения, но это ожидание все время пробуксовывает, не подкрепляется каким-то реальным политическим успехом. Это, конечно, очень опасное состояние.

Постоянная фрустрированность может стать причиной затухания протеста. Я думаю, что резкие эмоциональные перепады — от невероятного энтузиазма до полной фрустрированности — связаны с отсутствием у нас опыта регулярной гражданской вовлеченности в политически значимые процессы. Ведь по сути мы именно сейчас и становимся гражданским обществом в полном смысле этого слова, то есть сообществом граждан, желающих и готовых самостоятельно определять принципы нашей совместной жизни.

И последнее, что я хотела бы отметить — это процесс фундаментальной моральной трансформации, который запущен в нашем обществе. Это касается и тех, кто пока не присоединился к протестам. Они же все равно здесь живут, ходят на работу вместе с теми, кто протестует, видят, что происходит на улицах. Авторитарный режим очень долго держался на так называемом социальном контракте, который означал, что государство обеспечивает минимально необходимый уровень социально-экономической стабильности, а граждане взамен этого не предъявляют никаких политических требований, то есть совершенно пассивны. Надо сказать, что само понятие «социального контракта» — это своего рода гипербола, потому что ни о каких договоренностях (в обычном смысле этого слова) речь, конечно, не идет. Граждане Беларуси ни о чем специально не договаривались с властью — мы просто молча адаптировались к ней на взаимовыгодных условиях.

Выгодным условием для власти было то, что граждане по умолчанию делегировали ей решение всех вопросов, касающихся управления страной. Так гражданское общество на долгие годы утратило политическую субъектность. Характерным признаком этого времени стала социальная апатия. Моральная трансформация сейчас связана с резким и очень травматичным выходом из этого апатичного состояния. Мы все были шокированы событиями 9−11 августа. После этого возвращение к «социальному контракту» уже невозможно.

— Почему все произошло именно так?

— Конечно, для вызревания гражданского протеста были и определенные предпосылки. Назову только некоторые из них. Во-первых, относительно недавние протесты против декрета о тунеядстве. Это были достаточно масштабные акции, и тогда, как мы помним, власть сделала шаг назад.

Но более важным фактором является то, что произошло в связи с распространением коронавируса в нашей стране. Возмутительное поведение властей с одной стороны и удивительная гражданская солидарность и мобилизация с другой — все вместе это дало эффект хорошей морально-политической встряски. Люди обнаружили, что они могут доверять друг другу, могут вместе делать какие-то конкретные проекты: собирать средства, изготавливать маски. Это было очень убедительно и воодушевляюще.

А потом началась предвыборная кампания, и контраст между запросами общества и существующим политическим режимом стал обозначаться все резче и все более драматично.

И еще один важный социологический фактор, почему стал возможным такой масштабный протест — это то, что выросло новое поколение молодых людей, для которых наша вертикаль власти — это своего рода политическая кунсткамера.

«Происходит катастрофа — и страна взрывается, наступает предел терпению»

— Но откуда это все? Молодые люди выросли в этой же стране, откуда в их головах другие установки?

— Это позитивные стороны культурной, информационной и экономической глобализации. Молодежь включена в совсем другие символические контексты, дискурсы, культурные и профессиональные тренды, нежели тот мир, который показывает БТ.
А потом случились выборы. То, что последовало после этого, я для себя определяю как правовую и гуманитарную катастрофу.

— Такое ощущение, будто люди не знали, в какой стране живут. Раньше тоже задерживали и избивали.

— Можно долго знать о чем-то — да, есть оппозиция, да, можно прочитать, что кого-то арестовали — но никоим образом не соотносить это с собой, оставаться на дистанции, то есть не быть лично затронутым этим. Вовлечение в социально-политическую повестку не происходит до того момента, пока то, что делает власть, не становится коллективным потрясением.

Сначала мы слышим о 80% в пользу Лукашенко, и на фоне этого уже утром 10 августа узнаем, что кого-то избили и забрали, а потом на нас обрушивается вся информация об избиениях, издевательствах и жертвах. Это как с контузией — общество было травмировано и оглушено. Можно притерпеться к громкому звуку, но всегда может быть включена такая громкость, от которой барабанные перепонки все-таки лопнут. Так и с психикой, так и с нашим моральным самоощущением. Можно функционировать в режиме социального контракта, ходить на работу, получать свой прожиточный минимум, где-то как-то подзарабатывать и выживать. Страна жила в установке на стабильное выживание, но происходит катастрофа — и страна взрывается, наступает предел терпению.

Такой невиданный взрыв народного возмущения связан с тем, что произошла одновременно правовая и гуманитарная катастрофа, то есть два этих момента наложились друг на друга. С одной стороны — полное обрушение законности в стране. С другой — нарушение базовых гуманистических ценностей: уважения к человеческой жизни, человеческому достоинству, человеческой свободе. Люди объединились на почве разделяемого ими возмущения против нарушения законов и жестокости. То есть в основе протеста лежат чувство справедливости и сострадание по отношению к людям. Поэтому наше противостояние режиму имеет не только политический, но и четко выраженный морально-этический характер.

У нас произошел слом политической системы, закрепленной в Конституции. Люди подвергались и продолжают подвергаться насилию из-за того, что заявили о своем праве на голос — праве, которое зафиксировано в Конституции. Согласно Конституции, в нашей стране представительская демократия. Это значит, что власть должна представлять интересы народа и получает свои полномочия только при условии, что ее поддерживает большинство граждан. В противном случае мы имеем дело с узурпацией власти.

Есть еще один важный политический момент, позволяющий понять, как стала возможной такая массовая гражданская мобилизация, такое единство. Ответ заключен в программе Светланы Тихановской. Суть этой программы в том, чтобы провести новые выборы и тем самым осуществить перезагрузку всей политической системы. Выступая с такой программой, Светлана Тихановская не вступала в конфликт ни с какими другими политическими партиями или группами в нашей стране. И она сама не представляла никакую конкретную партию, никакое конкретное политическое движение, никакую конкретную идеологию. Что это дало? Представители всех политических объединений и взглядов смогли объединиться и выйти на улицу, потому что все согласны с тем, что необходимо осуществить перезапуск политической системы: восстановить законность и восстановить работу представительской демократии. Это был момент, который невозможно было спланировать заранее, за этим нет никакого режиссера. Какие режиссеры посадили Бабарико и Тихановского? Кто не допустил проведение выборов со всеми кандидатами, которые набрали необходимое количество голосов, чтобы вступить в этот процесс? То есть это не была заранее продуманная стратегия. Это такой совершенно уникальный структурный момент, который сработал и сделал возможным такую масштабную политическую консолидацию и солидарность в нашем обществе.

«За что выступает протестующее гражданское общество? За другую Беларусь»

— Много говорят о том, что сейчас идет формирование белорусской нации. Есть в этом правда?

— Это очень важный вопрос. Прежде всего, я бы не использовала фразу «формирование нации», потому что белорусская нация сформировалась. Так или иначе, пускай со многими минусами, но после распада Советского союза, после образования Республики Беларусь как суверенного государства мы можем говорить о том, что белорусская нация сформировалась.

Я бы говорила не о формировании нации, а о том, что сейчас происходит переутверждение нации на новых основаниях — на тех основаниях, которые разделяются недовольным властью большинством.

Переутверждение нации тоже по-своему уникально. Особенность нашей политической ситуации заключается в том, что национальная повестка вышла на первый план совсем не в том виде, в котором она долгие годы продвигалась старой оппозицией, начиная со времен Зенона Позняка. Что характерно для представителей наших традиционных националистически ориентированных сил? Они всегда продвигали так называемый этнический национализм (в противоположность гражданскому национализму). Как мы хорошо знаем, эта стратегия в Беларуси как раз не сработала и себя не оправдала, она не смогла объединить людей. Для тех, кто хочет по-настоящему разобраться в этом вопросе, очень рекомендую прочитать книгу Валентина Акудовича «Код адсутнасці».

Сегодня национальная повестка строится на едином гражданском стремлении к тому, чтобы самим устанавливать правила совместной жизни в нашей стране, то есть чтобы народ смог утвердить себя в качестве суверена, каким он и объявлен в нашей Конституции. В этом стремлении он следует определенному этосу — то есть коллективному представлению о том, как следует строить нашу жизнь, как мы хотели бы жить. Этос — это не придуманная на злобу дня конструкция. Он формируется исторически и в конечном счете через него проявляется то, что в научной литературе называется «национальным габитусом». Сегодня наше чувство национальной принадлежности укрепляется именно в силу того, что большинство наших граждан обнаруживает свое единство в понимании того, как хотело бы строить свою жизнь. Отсюда, из этого национального единства, рождается решимость идти до конца.

И еще один очень важный и тоже совершенно удивительный момент. Все мы видим, что сейчас у нас на первый план вышел бел-чырвона-белый флаг. Столько лет представители старой оппозиции выходили с ним на разные митинги, сначала они собирали много людей, затем — все меньше и меньше, так что в результате этот флаг как символ оппозиции стал представлять уже совсем какую-то маргинализированную группу, у которой в последние годы была минимальная поддержка в обществе. Сейчас под этим флагом выходят почти все. Как так произошло? Я думаю, что здесь ключевую роль сыграла опять-таки политическая программа Светланы Тихановской.

Посмотрите, с одной стороны, мы имеем режим, который узурпирует власть, с другой стороны — протест, который хочет перезапустить политическую систему. Фигурально выражаясь, за что выступает протестующее гражданское общество? За другую Беларусь. Нам нужна другая страна. Мы хотим заменить существующий политический порядок кардинально другим. В этом контексте, когда все согласны с тем, что нужна другая Беларусь, посмотрите, что происходит дальше. Вначале на предвыборных митингах в поддержку Светланы Тихановской были красно-зеленые и местами бел-чырвона-белые флаги. Но чем радикальнее и острее становился политический антагонизм, чем сильнее был запрос на другую Беларусь, тем больше становился запрос и на другие, непровластные символы.

Символы в политической борьбе играют колоссальную роль. Поэтому сейчас привлеченные властью российские политтехнологи судорожно штампуют новые символы — это важно. Так вот в этом антагонистическом контексте запрос на непровластные политические символы естественным образом привел к переключению внимания на бел-чырвона-белый флаг. Почему я говорю «естественным»? Потому что нам не нужно было придумывать другой флаг, он у нас уже был как важная часть нашей национальной истории. То есть прежние национальные символы (а речь ведь идет не только о флаге, люди повсеместно поют «Погоню» и другие белорусские песни) обрели новую актуальность.

Я хотела бы подчеркнуть, что при всей заслуженной критике в адрес старой оппозиции их борьба за национальное возрождение сыграла свою важную роль, потому что во многом благодаря их усилиям была сохранена наша историческая символика.

Нам еще предстоит осмыслить этот совершенно новый формат переутверждения нации. Но одно я могу сказать определенно: для понимания нашей ситуации нельзя опираться на дихотомию национальное/постнациональное, которая существует в современной научной литературе.

И отдельно хотела бы добавить еще один важный момент, касающийся гражданского запроса на другую Беларусь. Еще одним важным символом, закрепляющим этот запрос, стал, собственно говоря, другой пол основного политического конкурента Лукашенко на выборах. Поэтому можно говорить не только о переутверждении нации, но и о переутверждении женщины как политического субъекта в нашем обществе. В середине XX века Симона де Бовуар написала знаменитую книгу «Другой пол», в которой ставился вопрос о возможности женской политической субъектности. Наши события — хороший повод написать новую книгу под таким названием. На этот раз «другой пол», напротив, сработал в качестве значимого политического кода, символизирующего другую Беларусь. С социологической точки зрения важно в этой связи, что вышедшие на политическую арену три женщины-лидера — Мария Колесникова, Светлана Тихановская и Вероника Цепкало — представляли различные социальные группы. Это означает, что новое политическое позиционирование женщины в нашем обществе имело широкий социальный резонанс.

«Один из самых главных вопросов сегодня — как поведет себя рядовая номенклатура, руководители среднего звена»

— Сейчас все обсуждают раскол в обществе. Вы его видите?

— Сейчас очень важно следить за словами и риторикой, потому что каждое слово может пропечатывать сознание каким-то некорректным обозначением, которое будет дезориентировать или манипулировать нами. Сейчас важно начинать разговор не с констатации раскола, а с того, что раскол целенаправленно создается. Власть сейчас делает все возможное, чтобы искусственно создавать гражданский раскол, провоцировать гражданскую войну. Один из риторических приемов власти — называть протестующих оппозицией. Однако суть нынешнего политического кризиса в том и состоит, что у нас больше нет оппозиции, равно как и нет законной власти. Есть большинство, которое требует воcстановления законности, и есть вертикаль власти, которая с помощью аппарата насилия этому препятствует.

Один из самых главных вопросов сегодня — как поведет себя рядовая номенклатура, руководители среднего звена. От этого во многом зависит, что будет дальше. Сегодня бессмысленно делать какие бы то ни было прогнозы. Аналитика нужна, несомненно. А прогнозы бессмысленны. Потому что прогнозы оправданны и работают, только когда опираются на некую логику социальных и политических процессов. Мы же сейчас находимся в фазе максимальной неопределенности. Очень многое сейчас зависит не от каких-то системных механизмов, а от того, как будут вести себя конкретные люди, от их морального выбора и решимости протестовать.