1. Линор Горалик опубликовала на своем сайте продолжение «Холодной воды Венисаны». Новая сказка называется «Двойные мосты Венисаны»: «Так специально построили: раньше мосты были широкими, но под ними прятались убийцы во время Великого Шага к Свободе, нападали на дуче и ка’дуче, и тогда все старые мосты через расщелины сломали и построили двойные, под ними никто не может спрятаться. Только по правому рукаву переходить нельзя, это все знают, нельзя и все». Разумеется, герои много думают и говорят о нарушении этого запрета.
2. Вышел новый номер казахстанского журнала «Дактиль». Центральная публикация — большая статья Павла Банникова о последних пяти годах русскоязычной литературы в Казахстане: автор отмечает, что ее обособленность постепенно становится фактом истории; что «переводческая деятельность, да и вообще отношения между казахской и русской литературой, кажется, находятся на подъеме» и что в казахстанском фестивальном движении «вместо поэзии главное место… теперь занимает драматургия». Банников коротко характеризует самых заметных пишущих по-русски поэтов Казахстана (Иван Бекетов, Алексей Швабауэр, Ольга Передеро, Ануар Дуйсенбинов, Зоя Фалькова); отдельно он говорит о квир-литературе и феминистской оптике у современных казахстанских авторов (приводится стихотворение Зои Фальковой, иронизирующее над чьим-то комментарием по поводу того, что видеть в мужчине «инструмент для переноски тяжестей» — это объективация). В этом тренде Казахстан совпадает с Россией: «с телесностью, фемоптикой и/или попытками внести в поэзию элементы деколониальной мысли» связаны так или иначе все поэтические дебюты последних двух лет.
Кроме того, в номере опубликован разговор с Борисом Кутенковым о литературной критике — и, конечно, стихи и проза нескольких авторов; вот, например, Азат Тулегенов:
мне приснилась армия барсуков
они съели чайлдиша гамбино
и закусили билли айлиш
они унесли на своих маленьких лапках
на луну руни мару
выложили своими телами
самое длинное немецкое слово
которое означает беспокойное чувство
когда ты не можешь выбросить что-то из головы
и это что-то окрашивает все твои мысли
в жёлто-черные цвета
эта барсучья жизнь была мне не по вкусу
я проснулся от солнечных лучей и понял,
что всё это просто глупый кошмар
что всё это было понарошку
что вообще всё не по-настоящему
и успокоился
3. Одна из самых интересных критических статей последнего времени: на «Кольте» Алексей Конаков подробно пишет о прозе Василия Кондратьева, наконец вышедшей в «НЛО». Конаков предостерегает от понимания Кондратьева как характерного героя «острова 90-х» — хотя бы потому, что его поэтика оказалась «почти полностью сформирована уже в восьмидесятые». Кондратьев — «самородок, образовавшийся в глубинах „позднего социализма”»; хотя у поразительного интеллектуального багажа есть социальное объяснение: Конаков рассказывает о семье Кондратьева, чей отец был привилегированным советским ученым — родители имели возможность дать сыну максимально «западническое» воспитание, его мать, «чтобы сузить поле советского… дома разговаривала с Васей по-английски и по-французски». В такой атмосфере сформировался позднесоветский денди — и перемена 1990-х была для него стихийно родной.
Вслед за Игорем Вишневецким Конаков определяет жанр, в котором работал Кондратьев, как creative non-fiction — «жанр дендистский par excellence»: в отличие от художественной прозы или документального нон-фикшна, он не требует «заботы» о героях или предметах исследования, зато культивирует, как говорил Пушкин, «болтовню». Социальные импликации жанра тут накладываются на читательский бэкграунд: Конаков находит параллели кондратьевскому письму в сформировавших его книгах, в первую очередь французских сюрреалистов. В свою очередь, особенности языка, на котором писал Кондратьев, формируют его стиль: «… у Кондратьева, склонного воспринимать мир в качестве сновидения или делирия, уточнения мало что уточняют, вводные ничего не вводят, а причастные оказываются практически непричастны. Обилие подробностей не проясняет, но только затуманивает картину; не наставляет на путь, но, скорее, помогает заблудиться».
4. Еще одна публикация на «Кольте»: филолог Лада Панова рассказывает о забытой пьесе Михаила Кузмина «Смерть Нерона» и задается вопросом, не пора ли ее поставить. «Этот образцово-модернистский шедевр о двух „художниках” — вымышленном русском писателе Павле Лукине и римском императоре Нероне — ввиду несложившейся публикационной и сценической судьбы исключен из соревнования с романами-«тяжеловесами» своего времени, сделавшими себе имя, среди прочего, на повторе его художественных прорывов», — пишет Панова, вообще любящая отнимать лавры у, казалось бы, безусловных первооткрывателей; подобно тому как она раньше развенчивала Хлебникова и Хармса, здесь она пытается показать, что кузминские открытия эксплуатировал, например, Михаил Булгаков — чей young-adult-роман «Мастер и Маргарита» куда слабее сложной и неудобной пьесы Кузмина. С ревностью Панова пишет и о «Даре» — кажется, все же признавая, что кузминского влияния Набоков не испытал.
Кузмин, полагает Панова, опоздал к тому времени, когда его антитоталитарная пьеса могла бы иметь успех: «за пять лет, ушедших на ее создание, авангардно-экспериментальная Культура Один, определившая ее эстетику, уступила свои позиции сталинистской Культуре Два». В 1929 году, когда была создана пьеса, прямая политическая сатира была уже немыслима — но эзопов язык Кузмина вполне ясен: коммунистическая утопия, согласно пьесе, «при реализации в России… приняла формы бездушного тиранического строя, по своему безумию соперничающего с правлением Нерона. Социализм советского образца он ставит на одну доску с итальянским фашизмом, любившим рядиться в древнеримские одежды и присваивать древнеримскую символику». Также в пьесе можно увидеть намеки на литературных провозвестников большевистской утопии — от Блока до Маяковского. Панова подробно разбирает развитие пьесы, показывает, как античный сюжет в ней переплетается с современным и как Кузмин задействует один из самых увлекательных театральных приемов — «пьесу в пьесе»; применительно к Нерону, считавшему себя великим артистом, это оказывается более чем уместно.
5. Самый дикий текст недели — «Лемурийская временнáя война», написанная Группой по исследованию кибернетической культуры (CCRU) и переведенная на русский Кириллом Корчагиным. Суть вкратце: перед нами литературная мистификация (впрочем, даже не притворяющаяся правдой): якобы группа исследователей отправила в доисторическое прошлое, на 160 миллионов лет назад, сознание Уильяма Берроуза. Вернулось это сознание «посланником магической войны призрачных лемуров Мадагаскара». При этом CCRU, во главе которой стояли Ник Ланд и Сэди Плант, до последнего выдерживают мину серьезных исследователей — в результате у них получается фантастическая, но завораживающая интерпретация прозы Берроуза, одного из тех авторов, «в случае с которыми академическая наука пасует».
В основу исследования легла повесть «Призрачный шанс»; ее герой капитан Мисьон, похоже, становится одной из инстанций временнóго контакта. Текст пересыпан реальными цитатами из Берроуза. В результате получается что-то такое: «Коллегия фиксировала общение Мисьона с лемурами, его магические эксперименты со временем и то, что его анахронически связала с Берроузом нерасторжимая нить: „Самый черный грех в предписанной и следовательно полностью предсказанной вселенной — вмешиваться в эту предписанность, ведь это может вызвать изменения в казалось бы предписанном будущем”». В финале исследование закономерно приходит к лавкрафтовской хтони; тем, кто успел прочитать «Циклонопедию» Негарестани, этот текст покажется знакомым по методу.
6. На этой неделе скончались две известных индийских писательницы. На 85-м году жизни умерла Далип Каур Тивана, писавшая на панджаби; как подчеркивает Hindustani Times, ее заслуги перед языком были столь велики, что университет Пенджаба гарантировал ей пожизненное место в преподавательском составе даже после ухода писательницы на пенсию. Тивана была удостоена одной из высших наград Индии — медали «Падма шри»; в 2015 году она вернула ее в знак протеста против нетерпимости и ущемления свободы слова в стране.
В том же возрасте не стало Видьи Дал — романистки и одной из самых заметных феминисток своей страны. Именно благодаря Дал в 2016 году женщины получили равный с мужчинами доступ в индуистские храмы; писательница «всегда боролась за освобождение женщин» и редактировала женский журнал «Милун сарьяджани».
7. Еще одна потеря недели: умер внук Джеймса Джойса Стивен, распоряжавшийся наследием писателя. В Outline — статья Б. Д. Макклей о том, что эта смерть знаменует конец эпохи, когда использование текстов и имени писателя зависели от доброй воли какого-то одного человека. «В 2012-м срок копирайта на большинство текстов Джойса истек, и у Стивена поубавилось возможностей ставить палки в колеса исследователям и любителям Блумсдэя — но он оставался самым известным фигурантом в забавном списке невероятно упрямых литературных душеприказчиков».
Список действительно мог бы получиться отменный. Например, сын поэта Луиса Зукофски Пол разместил на своем сайте открытое письмо: «Я призываю вас не заниматься поэзией Луиса Зукофски… Лучше займитесь каким-нибудь автором, чьи наследники будут ценить вас и вашу работу. Я не такой». Но даже по этим меркам поведение Стивена Джойса было «из ряда вон выходящим»: он судился с правительством Ирландии (из-за чтений, устроенных к 16 июня), с каким-то артистом, выучившим наизусть отрывок из «Поминок по Финнегану», и даже уничтожил все письма своей тетки Лючии.
В этом его решении сыграла роль публикация интимной переписки Джеймса и Норы Джойс: эти письма в самом деле предельно откровенны — Макклей даже отказывается их цитировать. Их обнародование в 1988 году довело внука до белого каления — и его, пишет Макклей, можно понять. Но, продолжает она, в будущем наследникам придется оберегать репутацию предков не от литературных ищеек, рыщущих по бумажным архивам, а от взломщиков имейлов и соцсетей. Электронные архивы современных писателей — тема, которую поднимают часто, но как-то вскользь; пароли от почтовых ящиков уходят в небытие вместе с их владельцами, рушатся целые сайты, да и облачное хранение выглядит не слишком надежно. Но все же: «Возможно, будущему Стивену Джойсу эротическую переписку его бабушки и дедушки предъявит не любопытный литературовед, а Google».
8. Ходят упорные слухи о том, что готовится новый фильм о Гарри Поттере — экранизация пьесы «Гарри Поттер и проклятое дитя». Будем честны, это ужасная пьеса, да и вообще поттеровская вселенная трещит по швам из-за спин-оффов и неправильных высказываний Джоан Роулинг по общественно значимым вопросам. Но если фильм действительно снимут, успех ему обеспечен. Главный намек можно найти в твиттере самой Роулинг, которая не так давно вывесила там эмблему — впрочем, не будем спойлерить. Больше подробностей никаких — неизвестно, например, вернутся ли на экран Дэниел Редклифф, Руперт Гринт и Эмма Уотсон. Такая вот новость ни о чем.
9. В Америке разгорелся самый мощный so far литературный скандал, связанный с культурной апроприацией. Уже несколько недель не стихают баталии вокруг нового вечного вопроса — «кому позволено рассказывать какие истории» (формулировка буквально такая). Краткое содержание: вышел роман белой женщины Джанин Камминс «Американская грязь», герои — мексиканские беженцы, стремящиеся попасть в США. Роман расхвалил Стивен Кинг, а Опра Уинфри включила его в программу своего книжного клуба — обычно это означает, что книге гарантирована счастливая судьба, и действительно, она показывает хорошие продажи и сейчас вышла в лидеры на Amazon. Все это очень огорчает авторов и читателей латиноамериканского происхождения: они уверяют, что в романе — стереотип на стереотипе. Книги тех, кто не понаслышке знает, с какими трудностями сталкиваются мексиканские иммигранты, не получают такой прессы и такого пиара, добавляют они. Больше того, Камминс уличили в заимствованиях у этих самых аутентичных писателей.
Издательство Flatiron Books некоторое время защищало своего автора, но, когда в адрес Камминс начали поступать угрозы, было вынуждено отменить ее рекламную поездку по стране — вместо этого Камминс встретится в закрытых помещениях со своими оппонентами; то есть вместо коммерческого турне ее ждет выездная сессия в духе СП СССР. Апогеем истории стало открытое письмо 138 писателей к Опре Уинфри: они просят телеведущую отозвать свою рекомендацию «Американской грязи». Самое примечательное в этом письме — обилие экивоков: «Мы верим в право писать о чем-то, что лежит за границами нашего опыта: художественная литература невозможна без того, чтобы представлять себе других людей. Но когда вы пишете о чужом опыте, особенно об опыте маргинализованных людей, особенно об опыте, который политизируют, притесняют, ставят под угрозу, подвергают сомнению, — во главу угла становится ваша обязанность пользоваться воображением ответственно и избегать упрощения». Или вот: «Мы пишем это письмо не ради нападок на Камминс, нашей коллеги, чьи намерения нам неизвестны. Но хорошие намерения не делают хорошей литературу, особенно если совершено столько ошибок и нанесено столько вреда». Или: «Мы не призываем к цензуре, к затыканию рта. Но когда вокруг ситуации с иммиграцией столько дезинформации, паники, расистской пропаганды, когда взрослые и дети умирают в клетках на границе, нельзя привлекать внимание к роману, с такими грубыми ошибками изображающему угнетенных людей».
Все ли 138 писателей прочитали роман Камминс? Был ли кто-то, кто отказался подписывать обращение? Никому все это правда не попахивает? Вопросы, на которые нет ответа.
10. А вот Филип Пулман тоже призывает к бойкоту, но не книги, а монеты. В честь наконец совершившегося Брекзита Великобритания выпустила новую 50-пенсовую монету, на которой написано «Мир, процветание и дружба». Ну и что? А то, что по правилам английского языка должно быть написано «Мир, процветание, и дружба»: перед «и» ставится так называемая оксфордская запятая. Если вам интересно, зачем она нужна, то лучше всего это объясняет картинка про стриптизерш, Кеннеди и Сталина. «На брекзитовской 50-пенсовой монете нет оксфордской запятой, так что все грамотные люди должны объявить ей бойкот», — написал автор «Темных начал». С ним согласен редактор The Times Literary Supplement Стиг Абелл: он говорит, что, хотя к монете есть и другие претензии, «отсутствие запятой после „процветания” просто убивает».
